Самоход. «Прощай, Родина!» - Страница 92

До расположения полка уже было недалеко, стемнело, и шофер включил фару и сбавил скорость. Фара была единственная, да еще накладкой с узкой щелью прикрыта – для светомаскировки. Дорогу едва метров на двадцать освещает, и тускло, как от керосиновой лампы.

Однако немцы засекли идущую машину, скорее всего, дорога ими уже пристреляна была.

Самого минометного залпа офицеры не слышали, но поперек дороги вдруг возникли четыре разрыва от минометных мин. Одна мина справа от грузовика угодила, близко – осколками кабину изрешетило. Замполита сразу убило наповал, водителя ранило осколками в руку.

Еще одна мина за задним бортом легла. Виктор почувствовал сильный удар в грудь – как будто палкой ударило. Стало трудно дышать, при каждом вздохе ощущалась сильная боль.

Грузовик вильнул, съехал в кювет и остановился. Фара погасла, и слышно было, как из пробитого радиатора течет вода.

Шофер выбрался на подножку кабины.

– Все целы?

Виктор отозвался.

– Кажись, в грудь ударило, дышать больно.

Остальные командиры не отзывались.

Шофер забрался в кузов, и они вдвоем начали осматривать находившихся там людей. Ни один из награжденных не дышал, гимнастерки у всех были в крови. В темноте кровь выделялась темными пятнами и была липкой на ощупь.

– Похоже, повезло нам, – сказал шофер, – замполита убило, меня в руку ранило, а четверых – наповал.

– До медсанбата далеко?

– С километр еще. Но на машине ехать нельзя, пешком надо.

Шофер спрыгнул на землю, поддержал Виктора, которому каждое движение причиняло боль, и они поковыляли по дороге к медсанбату.

– Меня вместе с полуторкой мобилизовали, – пояснил шофер. С зимы сорок второго на фронте. Все время везло, да видать, везение кончилось.

– Пустое говоришь, – перебил его Виктор, – людей наповал, а у тебя ранение в руку. И машина твоя в хлам не разбита. Отремонтируешь на полевой ремонтной базе – еще до Берлина на ней доедешь.

Так они добрели до медсанбата. Виктора сразу уложили на деревянный стол, шофером занялся другой доктор.

Хирург осмотрел Виктора, вымыл руки и закурил папиросу.

– Повезло тебе, лейтенант. Переломом ребер отделался, через пару недель как новенький будешь.

– Так меня осколком в грудь ударило! Четверых наповал, какой перелом?

Хирург только руками развел.

Виктора туго обмотали вокруг грудной клетки сложенной вчетверо простыней, а потом он вместе с хирургом начал осматривать гимнастерку. Сразу обратили внимание на то, что прорехи от осколка не было, и Виктору стало неудобно – что хирург подумает про него? Что он от фронта отлынивает? И сказать в свое оправдание нечего.

С трудом он натянул гимнастерку, от намотанной простыни в объеме сильно прибавил. А когда стал рукой гимнастерку оправлять, зацепился за что-то острое и порезал ладонь. Присмотревшись, увидел – из ордена, прямо из центра, где солдат, торчит осколок.

Хирург заинтересовался, осмотрел орден, потрогал осколок:

– Плотно сидит. Спас тебя орден, лейтенант. Кабы не он, осколок прямо в сердце угодил бы тебе. Повезло. Это тот счастливый случай, который один на миллион бывает.

– Только сегодня орден получил, а немцы испортили. Надо же…

– Нашел чему огорчаться! – засмеялся хирург. – Санитар, веди лейтенанта в палатку.

– Мне бы в полк сообщить…

– Сообщим. В госпиталь отправлять не будем, ты к легкораненым относишься.

Санитар провел его в палатку, помог стянуть сапоги.

Виктор, кряхтя и постанывая от боли, улегся на низкий деревянный топчан, накрытый матрацем. М-да, съездил за наградой!

Кормежка в медсанбате была по фронтовой норме, зато четко по распорядку, три раза в день. Сюда поступали раненые из полковых медпунктов, а то и сразу с передовой. Экстренных, с кровопотерей или тяжелых оперировали сразу, транспортабельных отправляли в тыловые госпитали. На некоторое время задерживались легкораненые или контуженные, которые могли быстро вернуться в строй.

Немцы после госпиталя всегда возвращались в свой полк, в свою роту, и отпуска им были положены. У нас же после госпиталя военнослужащий редко попадал в свою часть – хорошо, если возвращался в свой род войск. Пехотинца могли направить к артиллеристам, там и необученные нужны – снаряды подносить.

Когда через несколько дней Виктору стало немного лучше, он начал выбираться из палатки на свежий воздух. Хоть палатка не госпитальная палата, воздух в ней все равно был пропитан запахами лекарств и крови.

Легкораненые собирались в курилке. Виктор не курил, но здесь было единственное место, где можно было послушать новости и услышать занятные истории.

В первый же день его попросили показать орден с осколком. О счастливом спасении в медсанбате уже знали, такие новости быстро разносятся. Но каждый хотел сам убедиться – не врут ли?

А через неделю Виктора навестил экипаж – полк был от медсанбата в двух километрах. Принесли ему в подарок банку тушенки и фляжку водки, поделились новостями.

– Ты выздоравливай, командир. Нам временно старшину дали с подбитой самоходки. Трусоват он, в атаке к танкам жмется, чтобы корпусом прикрыться. А у нас обзора никакого и стрелять нельзя.

Трусоватых в армии не любили. С теми, кто самовольно поле боя оставил, разговор короткий – под трибунал. Но были и трусоватые, прятавшиеся за спинами товарищей. На таких надежды в бою не было, а гибли они не реже других. Были и те, кого ненавидели, – стукачи и мародеры. Взять трофей из захваченной землянки или блиндажа в виде провизии – выпивки, консервов – это одно. Но находились и такие, кто снимал часы с убитых, кольца обручальные. А стукачи докладывали особисту, о чем говорят их товарищи.